На границе стихий. Проза - Сергей Смирнов

Выпили.

– Да-а, север, север… Уже почти двадцать лет талой водой запиваю, а понять не могу, что же он с человеком такое делает, что тот… ну… на человека, что ли, становится похож. Силу какую-то набирает… Иногда и дурную, чего говорить. Пьют, конечно… Но зато работают как! О-ой, как работаю-ют…

Коротаев снова зачерпнул воды: «Будем!».

– Веник, а у тебя жена есть? – спросил Юрик.

– Ну, во-от, – Вениамин, показалось Юрику, сразу протрезвел, – и ты туда же… Запомни, студент, где начинается север, там начинается развод. И всё, и отстань!

– А как же любовь, романтика? Хрупкие женщины рядом с полярными героями? – Тут уж Юрика явно понесло, спирт застучал прямо в темя.

– Ну-у… Ты дурак ещё совсем! – выкрикнул Коротаев. – Люди сюда приезжают жить и работать, а не природу покорять, понял?! Другой сейчас стал север. – устало продолжил он. – И северяне измельчали. Вот однажды, на Чукотке ещё, вскрыли мы на смене газовый коллектор. Ну, воняет и воняет, мало ли чего там. А мы с помбуром как раз за инструментом пошли. Возвращаемся, по сходням поднимаемся – я впереди шёл – открываю дверь: ка-а-ак рванёт! Уж не знаю, чего там получилось, а только улетели мы, как две фанерки. И помбур… планировал-планировал, но некоторое сотрясение всё же получил. И началось. Чем я-то, спрашивается, виноват? А на меня, не-е-ет, колёса покатили, будто я диверсант какой!.. Ну, эти – ладно, им положено, а помбуру-то чего? Так нет, стал писать везде, мол, ушиб головы, боли, мигрень, похороны, говорит, снятся, Коротаев, говорит, отвечает за технику безопасности, и до чего он её довёл, если я, молодой труженик, теперь инвалид. Небось, думал и проценты с меня урвать, а уж с государства – само собой. В общем, сука, выжил меня… А спроси – зачем? Что он хоть поимел-то с этого? В результате, конечно, ничего, потому что ему тоже сматываться пришлось: бригада больно на него осерчала. Видишь, Юрок, и не принял его север. Давай, что-ли, ещё… за тёплые края, за молочные реки, будь они неладны…

Коротаев пьянел и курил одну за другой.

– Вот все говорят: «деньги, деньги», ну он и подумал, что тут каждый – за себя, за рупь свой длинный, стало быть, удавиться, и твори, стало быть, что хочешь. Ан нет, ошибся он, сачок-то. Видно и вправду донимает северный мороз южного человека – он же, гад, чуть чего: «Я чайку попить», а насчёт надбавок разоряться – это он первый.

– Что же ты его сразу не прижал? – спросил Юрик.

– Так по-человечески же хочется! – Коротаев плюнул и отвернулся. – Думал, притрётся – сработаемся. Это же главное: не о рубле, а о кореше своем заботиться. Долбаки мы, конечно, ругаемся, ругаемся, а в отпуск поедешь, на песочек тёплый ляжешь, вспомнишь своих бичей брезентовых, морды их заросшие, разговоры непечатные – утрёшь слезу, чтоб не увидел кто… и в магазин или в кабак – никак успокоиться не можешь. Как объяснить, а? По ночам родное железо сниться, хотя что в нём такого, в железе? Тяжесть одна…

Помолчали.

– Да-а, борьба противоположностей, – проговорил Юрик.

– Во-во, борьба… Вот и думай, Юрок, как хочешь, а только если есть на свете земля, на которой каждому человеку потоптаться надо, чтоб узнать про себя, какой он и кто он, так здесь она, земля эта… Как говорится, за полярным кругом.

Коротаев опять плюнул в воду, щёлкнул туда же изжёванную «беломорину» и потянулся за бутылкой:

– А забрало-о! Это на вчерашнее, да и ночь не спал.

…Стало холодать: солнце скрылось в клубах то ли облаков, то ли тумана, спустился, потянул над водой ветерок…

– Пойдём, Вениамин… Как я тебя через посёлок потащу?

– …Счас чебак идёт… как раз… ух, я его ловил… бывало… могу эту… удочку дать… грузило-то… того… Юраха… держись… может, здесь приляжем, а?..хороший ты мой… одна надежда – на тебя…

Пока вылезали в крутой берег, Коротаева окончательно развезло. Юрику пришлось обхватить его под руки и почти тащить на себе. И хотя рядом никого не было, безлюдный песчаный откос, Юрик вспотел. Он вдруг представил, что будет, если его встретит Глушков. Да-а, скажет, глядя в упор: «Что ж ты, практикант? Нажрался! Геологию позоришь? И с кем?! С алкашом Вениамином Коротаевым! Позор!». И действительно, Юрик вдруг стал стыдиться Коротаева, в стельку пьяного, в измызганом обвислом пиджаке, в съехавшей кепчонке, на полусогнутых, да ещё недопитая бутылка торчит из кармана… Юрик оглянулся – нет, нельзя его оставить, быстро надо, быстро. И, если до этого он старался тащить Коротаева аккуратно, с частыми передыхами, как больного, то теперь, уже отделив себя от него, стал покрикивать и толкать кулаком в тощие рёбра, чтоб не заснул на ходу.

У вагончика на ящиках сидели двое в тулупах и курили.

– А-а, дядя Веник! Наквасился! – и оба засмеялись.

Подтащив Коротаева к двери, Юрик, задыхаясь, попросил:

– Подержите его, ребята.

– А ты брось его пока, потом подберёшь.

И заржали.

Юрик посадил Коротаева на землю, спиной к стенке вагончика, и полез за ключом.

«Ну, тяжел же, северянин», – думал Юрик, заволакивая Коротаева на кровать. Стащил с него сапоги, поднял с затоптанного пола коротаевскую кепочку и вышел на воздух. Парни всё сидели, делать им явно было нечего.

– Живёшь, тут, что ли?

– Ага, меня Глушков поселил, – ответил Юрик.

– Так это вы ночью прилетели. Понятно… Откуда, из Батагая?

– Из Батагая. – Юрик закурил и осторожно спросил:

– А где Глушков?

– Чёрт его знает. Все звонят, спрашивают. Скорее всего, он на рыбалку подался. Он всегда так: никому ни слова, машину спрячет – и дня на три… Соскучился, что ли?

– Нет, просто, – Юрик вспомнил свои недавние страхи, – мы же вместе в порту с утра были, «восьмёрку» загрузили, и он уехал… Я у него денег хотел попросить, а то остался рубль какой-то…

– Всё, теперь бичуй, паря.

Долго молчали.

– Слушай, сосед, а у Коротаева выпить должно быть! А? Есть?

Юрику вдруг стало обидно за Вениамина и за парней почему-то тоже.

– Нет у него ничего. Перебьётесь. – И, повернувшись, пошел от них, взбивая сапогами пыль. Не хотелось Юрику думать об этих своих незнакомых соседях, и он все шёл и шёл куда-то, стараясь избавиться от их назойливых взглядов… И никак не мог.

«Что за люди такие? – думал он. – Неужели пойдут они за тебя смену стоять? И придут к тебе, больному? Не-ет, разные, конечно, у людей интересы, но суть-то одна, человеческая, будь ты бич последний или римский папа. Только в чём она, суть? Запутано-то как всё… Ведь не в том же она, что человек о себе говорит, а в том, что делает! И, если бы увидели мы себя со стороны, скупых и хилых душой, поняли бы, что нельзя презирать человека за стоптанные башмаки и запах изо рта, или просто за то, что он незнаком…».

Хмель незаметно уходил, разбавлялся холодным воздухом. Ветер сразу посвежел, обтекая разгорячённую голову. Юрик увидел промытую чем-то синим даль; противоположный берег большой реки приблизился, – Юрик разглядел даже какие-то постройки; увидел он и дорогу, по которой шагал уже за посёлком, белую, твёрдую, как бетон, с отпечатками ребристых протекторов и траков. Юрик не знал, куда она ведёт: в тундру, в никуда, или в какие-то другие, тоже незнакомые, необжитые, места, где когда-нибудь в будущем, возможно, случиться побывать и ему, совсем ещё молодому, зелёному практиканту.

1981

МАРАФОНЦЫ

В тот год навигация сильно задержалась, но я-то этого не знал и потому прибыл в Посёлок-Раз в конце июля, когда в бухте ещё стоял лёд. Без единой полыньи. В порту было тихо, как на кладбище. Почерневшими корягами торчали изо льда неживые пароходы. Молчали портальные краны, и белые морские птицы бакланы, и люди, и весь Посёлок-Раз, казалось, пригорюнился и тосковал от безделья. И я не узнавал знакомых мест – год назад я сразу попал в такой круговорот, что только держись, дни мелькали – и вздохнуть было некогда – давай, давай! – северная навигация не терпит простоев. Я и давал. Уж что-что, а за такие деньги можно и поупираться, – это всегда пожалуйста, лишь бы пупок выдержал. Люблю, когда вокруг кипит бурная жизнь, – канаты скрипят, и сетки с грузом мелькают, и шестерёнки крутятся, – работаешь, как заводной, аж руки пухнут. Некоторые, наверно, подумают, – этот ради денег на что угодно пойдет. Нет, объясню сейчас. На флоте главное – кто рядом с тобой, чувство команды, что ли, сообща придумать так и сделать так, чтобы выполнить задачу, сложную или простую – неважно. Главное, чтоб вместе. Не верится? Бывает ещё, бывает… Иначе на море – деревянный бушлат, или плавучий дурдом. А ещё как любой моряк я свободу люблю и независимость, а с деньгами едешь, куда хочешь, покупаешь, что хочешь, а иногда и кого хочешь, и даже на философию тянет, – а ведь это признак, что ни говори.

И вот приехал я в Посёлок-Раз и вижу полное запустение и тоску в глазах мариманов. И даже чайки не кричат, молча летают. Нет, думаю, Васёк, так дело не пойдёт, нужна хоть какая-нибудь культурная программа. Например, номер три: лодка, водка… и молодка.